- Короче берем. Ежели хлеба нет, то быка, он на тридцать пудов мяса потянет, понимашь? – говорил старший отряда ЧОН председателю, показывая на Авдея. 
Председатель все понимал. Чоновцев больше беспокоил не хлеб для Питера, а еда для самих насущная. С верху мчались срочные запросы на продукты, нужно было с грехом пополам, со скандалом собирать по дворам мясо, хлеб, искать подводы и отправлять обозы то в Ачинск, то в Красноярск. А тут еще иждивенцем сел на шею немалый отряд чоновцев, который хотел есть досыта каждый день.
- Будем нынче брать у Голдырева, раз он такой умный. Прошлый раз взяли у него солонину и шерсть, забрали овчины и конские шкуры, тепереча пусть мясо дает, раз хлеба больше нет, - постановил чоновец.
Само собой, мясо можно взять с тебя и овцами, - сказал Авдею председатель ревкома. Но что за овцы теперь, об эту пору? Худоба одна, кожа да кости. Овцу осенью брать надо. Возьмем мы у тебя, как у зажиточного крестьянина, быка. Ты богатей, проживешь, а на Волге и в Петрограде люди мрут, сам понимашь и еще раз зачитал обращение к жителям уезда:
  «Товарищи Тяжелый удар поразил наших братьев хлеборобов Поволжья. В 14-ти губерниях центральной России царит голод, цинга, холера. Нет хлеба для 13 миллионов населения. От голода пухнут и мрут в тяжелых муках маленькие дети. Незасеянными стоят поля крестьянина. По сожженным солнцем, бесплодным нивам, как жалкие тени, бродят несчастные голодные люди в поисках кореньев, диких растений, саранчи, коры, падали. Но трава и коренья сожжены зноем, кора и падаль съедены. Во многих местах едят жирную глину, ее не хватает для всех и местные исполкомы выдают глину по особым разрешениям». 
Местные не хотели есть глину. Недовольные продразверсткой и в конец раскулаченные уходили в лес одни и с женами, порывая всякие связи с домом. Насилие власти вызывало противодействие, вспыхивали мятежи, формировались отряды повстанцев атаманов Емандыкова, Кульбистеева, Родионова, братьев Кулаковых, хорунжего Соловьева.
Мужик освирепел….. Надоели ему перевороты, обещания городских краснобаев, а более всего намылила шею война, да распри. Сперва били почем зря немчуру. Война до победного конца! А теперь что? Самим конец пришел.
 «Хлеба! Хлеба!» - наступил голод. Нет в деревне ни керосина, ни серянок, ни сахару, ни гвоздей – коня нечем подковать. Нужда заела. Схватили мужика за горло – не продохнуть. Недовольные стали уходить в тайгу и формировать партизанские отряды. Бродили такие до ста человек, стычки были у озера Шира.
 В то же время в верховьях Енисея, у Усть-Уса, красная разведка установила наличие отряда численностью около тысячи человек. Примечательно, что этот отряд был смешанный – из урянхайцев, казаков и китайцев. По губернской сводке, командиром мятежников был известный в крае Лю Чиншан, задержали, а после суда расстреляли. 
 Прошел слух об отряде Соловьева, выходца из станицы Форпост, из тех казаков,  которые с петровских времен приступили к охране пограничных рубежей. За начальника штаба был  цельный полковник царской армии  Макаров Алексей Кузмичь. Разведкой руководил местный хакас Астанаев Сильверст Яковлевич из улуса Тутатчикова. Рассказывали, что Астанаев все ходы и выходы знал в горах и лесах. 
Протестовали не только «буржуи», но и те, кто признавал «советы». В Покровской волости коммунистические ячейки Таловская, Великокняжеская, Теманенская подали заявления о выходе из партии…,  крестьяне не верили, что пришла народная власть. 
Было чему удивляться. В крае появился Губотдел принудительных работ, затем концентрационные лагеря в Красноярске и Ачинске. При крупных селах создали лагеря заложников. Расстреливали без суда и следствия.  Инородцев хотели выселить навечно за пределы Енисейской губернии. Да что там, люди сами бежали в тайгу, в Урянхай. 
Начался беспощадный массовый террор против буржуев и своих отступников. Под понятие «буржуи» подводились все, начиная с императорской фамилии и кончая всеми, признаваемыми вредными. Всех вредных  ставили к стенке. 
Притих народ, потеряв надежду на возврат старой жизни, а новая началась в лето одна тысяча девятьсот двадцать девятого года в Филиппов пост, когда попущением Господним сын гродненского аптекаря Яков Аркадьевич Эпштейн (Яковлев) поставлен бысть в Московском Кремле комиссаром над всеми христианы и землепашцы. 
Эпштейн, возглавив сельское хозяйство великой державы, не ведал разницы между озимым и яровым севом. С подачи Когановича, палача народов, и Эпштейна был разработан грандиозный план невиданного в истории преступления. 5 января 1930 года родилось знаменитое решение ЦК «О темпах коллективизации». 
В колхозах работникам давали по пол-литра обрата, больше ничего. В дни уборки и молотьбы хлеба председатель колхоза «Красный Тайшет» гонялся за людьми верхом на лошади. Обнаружив у женщины горсть зерна, припрятанную для детей, избивал, а зерно рассыпал. Ребятишки ночью на чердаке ловили голубей, охотились как заправские коты и готовили для семьи голубиный бульон. От такой «голубиной» жизни четверть населения Минусинской котловины вымерло. К этому имел непосредственное отношение руководитель Кнышинского волкома партии и чрезвычайный комиссар по продразверстке Иван Прохоров, организовавший коммуну «Красный луч». Выходец из Тагашета, из семьи кузнеца, отслужив в армии и  успев отсидеть в тюрьме за революционную пропаганду, имел на буржуинов большой зуб.
 От этого «зуба» и с беспросветного горя, а может за притеснения по религиозной части пришел конец жизни Авдея Прокопьевича Голдырева. Заболел, опухла нога, а когда почувствовал себя совсем плохо, послал Макария в  Кныши к Зайцевым  позвать дочь Евдокию с внучкой Анной попрощаться.  
Когда приехали, глава семьи лежал в горнице.  Лежал Авдей, смотрел в последний раз на белый свет  и думал – нет человеку спасения ни на земле, ни на небе. Сражался в Маньчжурии с хунхузами, а тут свои за горло взяли. Все тлен и прах. Из праха вышли – в прах отойдем. И после будем, как не жившие. Дыхание в ноздрях наших – дым. И слово наше – пустошь и суета сует. Тело обратится в ничто, и дух рассеется. И само имя наше забудется со временем, и никто про нас не вспомнит. Ибо вся наша жизнь – една тень без плоти. На челе у всех печатка смерти, и нет от печатки той спасенья. 
Увидев детей, внуков и правнуков, с миром отходил Авдей в вечный покой, ко отцам, исполнив все предначертанное ему от века, испив до одонья чашу земных печалей и радостей. Заветом главным оставлял он распаханное поле, в котором весь пот его, все упование и призвание, все труды и богатство сердца, и смысл земной жизни оставались в наследие потомкам. Смерть становилась успением, ложились натруженные руки поверх домотканной смертной одежи. И взирал на него с потемневших икон Господь в год 1929 от рождества Христова, благословляя мужика-пахаря, в поте лица растившего хлеб на земле для живущих на ней. 
Никто пахаря не жалел, не берег. Без счета и меры пускали в расход, гнали на верную гибель, штабелями укладывая в вечную мерзлоту. Вековой строй жизни пошел в переверт. Вера отцов и весь вековой  уклад жизни порушились. Продразверстка, продналоги задушили хозяйство. Уже требовали не часть, а весь доход.  Агитация по вступлению в колхоз велась до ярости, угроз и мордобоя. Несогласных мужиков били и запирали в амбаре, давая время крепко подумать. За всех решал и судил  председатель сельсовета Некрасов. Не тот, конечно, который написал известные стихи: «...Однажды в студеную зимнюю пору, я из леса вышел; был сильный мороз..»..Совсем другой, местный, из активистов.
Боже Милостивый, - молилась Степанида Андреевна, - спаситель наш, вразуми человека, разожми его руку, стиснувшуюся в кулак, рука эта создана для приветствия и труда, как хлебное поле, сотворено им для жизни и счастья. Ничто так не постоянно, ничто так не нужно землянину, как хлебное поле. Кто, почему, зачем нарушил естественный ход природы?  
Операция по раскулачиванию проводилась с точностью до одного часа. С точностью до вагона, до баржи было высчитано, сколько потребуется транспортных средств, спланирована потребность в войсках и охранниках. Всех намеченных на заклание разделили на три категории. Первую категория – на расстрел. Вторую решено было выслать из родных мест в труднодоступные районы. Третью лишить имущества и представить судьбе. Голдыревых  причислили ко второй категории.
В некоторых районах ликвидация первой категории была закончена в феврале 1933 года. Начало выселения остальных отнесли на март. Списки кулацких хозяйств, высылаемых в отдаленные районы, составлялись райисполкомами на основании решений собраний. Высылаемым, по бумагам, оставлялись самые необходимые предметы домашнего обихода и  двух месячный запас продовольствия, денежные средства конфисковались с оставлением на каждую семью не более пятисот рублей.
Основные ссыльные потоки из  Минусы  шли  на Чулым в Томские топи и западнее, вплоть до станции Яя.  С  Чулыма  многих  вскоре  перевели  южнее,  на  рудники  Тисульского  района: Центральный,  Макарак,  Берикуль.  Переводили  туда  всех желающих, но, конечно, трудоспособных. После  закрытия  Баргинского  слюдрудника, отдельных вывезли в Кандаки на  рудник Тасеева,  недалеко  от Машуковки, потом в верховья Бирюсы, тоже на слюдрудник, а оттуда, уже в 40- х годах, на Алдан, в Якутию. Вот куда  могла  завести  ссыльная  одиссея  Курагинских раскулаченных!  Более двух тысяч из них оказалось на крайнем Север и  на Колыме. Брата Степаниды Андреевны  Сергея Бахтина выслали в Туруханск.
Изъятое имущество передавалось в колхозы в качестве взноса бедняков и батраков с зачислением его в неделимый фонд. За счет конфиската погашались долги государства и кооперации. Конфискованные жилые постройки использовались на общественные нужды сельсовета и колхоза и для общежития батраков. Исполкомам предлагалось срочно проработать вопрос об использовании кулаков как рабочую силу на ряде трудоемких промышленных участках. 
Политическое руководство этой важной работой возлагалось на тройки членов бюро крайкома. Эти тройки разрабатывали конкретные инструкции проведения операций, а также правила расселения высылаемых и порядок их работы. 
Григорий Зайцев, ставший к тому времени председателем сельсовета в Малых Кнышах, каждый вечер возвращался домой с больной головой.
- Опять мать, - говорил он Дуне, - погнали людей в Тайшет, а оттуда в Шиткинский район.
- А я Гриша слышала, что в Черемхово,  и  на  Ангару. Люди бают на какую-то    Кодинскую  заимку и  на  Баргинский cлюдрудник. Может, брешут, прости меня Господи. 
- Не брешут. Везут туда, где работать некому. Была из Минусинска партия на Бирюсу, и  на  Чулым: на Чульскую гарь,  на  Центрогарь  за Тегульдетом и ещё дальше на север в  Пышкино-Троицкий район. 
- Ты такое говоришь, что я и вовек не слышала. Что за дикие такие места?
- Места дикие и люди нынче одичали, озверели совсем.
- Ведь и нас коснется Гриша! Подумал бы своей головой где будем мы лиховать.
- Пошли первые потоки в  Ольховку  -  на горные золотые рудники.       Все рядом. Может, удастся сладить в те места.
Наступил день, когда во двор Голдыревых заехала комиссия, заставила запрячь хозяйских лошадей, погрузила все, что было в избе, амбарах, и увезла.  Ксения вспоминала: « Я забралась на крышу амбара и глядела на взрослых. Куда делись старшие братья, - не помню. Младшего Терентия к тому времени отправили в тылополчение на Анжерские копи. Иван жил своей семьей. Макарий, рассказывали, бежал в тайгу, в Урянхай. Куда потом делся, не известно. Одного такого беглеца, что вернулся спустя год домой с Урянхая расспрашивали:
- Кака там земля?
- Горна да пустынна. Куда не глянешь – всюду черны да сини горы и лес на них иль голые камни. Енисей там зовут Бий-Хемом. 
- А люди там,  каки будут?
- Живут на той земле сойоты и монголы, одним словом иноверцы. Люди гостеприимны, да темны. Шаманники, одним словом. Зато скота там несметное множество. 
- Как же вы жили, чем на жизнь зарабатывали?
- Жили мы в большом селе Сейба.  Первое время вдвоем с Макарием Голдыревым скрывались. Летом уходили в горы. Зимой возвращались в поселок. Охотились, рыбалили и золото мыли. Бывало,  находили по фунту и более. С нами еще мыли братья Федор и Александр Потылицыны.
- Что же не остался, домой прибег. У нас ведь не жизнь, а сплошное лихо?
- Там сейчас тоже порядки изменились, жизти никакой не стало, так я лучше дома, со своими, все помирать легче. А те, кто остался, бают: « Чем выше по Енисею, тем крепче вера». Поэтому наиболее богомольные проживают в скитах, вне сел.  Живут очень замкнуто и с приезжими общаются неохотно. Основное правило – соблюдение постов. 
- И какие у них есть,  «разрешения»?
 - Дак, известно, от типа поста и чина святого дня: «сухоядие», например, «разрешение на пиво», «разрешение на соковую кашу», «разрешение на рыбу». Пить чай считается грехом.
- А что же в мясоед?
 - В мясоеды, как и у нас,  разрешается есть все, пользуют в пищу только мясо животных с раздвоенным копытом.
- А  Макарий, он что. В скиту остался, или как?
- Сманил его один местный табунщик идтить на Алтай, вот он к нему и нанялся.
А Степаниду Андреевну с Ксенией посадили на подводу и повезли в Курагино, а затем через Абакан в Чулымский край на лесоразработки. Ехали долго, на телегах. Ксения переболела тифом и у нее выпали волосы,  у Степаниды от нервного напряжения пропало зрение. Получив по почте слезное известие о бедах, Иван Голдырев, поехал спасать мать и сестру. По дороге сам заболел и умер. Не дождавшись сына, Степанида с дочкой с места поселения бежали. Спасибо добрым людям, что привечали, а в Ольховке одно время прятались на чердаке  у  Евдокии и  Григория  Зайцевых, куда их накануне сослали. 
Все тайное становится явным. О беженцах Голдыревых узнали и сообщили куда следует.  Следователи и спросили: как, зачем и когда? Долго пришлось объясняться. Спасибо время пришло дать облегчение люду, выселения прекратились. После мытарств получили угол в бараке, а Ксению определили на работу. Она  пошла  на рудник, - «в гору». Набросила себе пару годков и стала совсем взрослая — хоть в гору иди, хоть под гору, метрика она же документ.  Степанида Андреевна стерегла угол в бараке и вела скромное хозяйство.  Вскоре с Анжерки и Терентий вернулся. Кругом горе, а казалось счастье. Живы остались и родные рядом.
Что в то время творилось в тогдашнем Курагинском районе, можно было узнать из местной газеты. А писали о новых классовых вредителях, о тех кто плохо организовал выполнение указа «О темпах коллективизации», кто нарушил колхозное хозяйство. В статье «Ставка врага бита» говорилось: 
«Сегодня мы публикуем приговор специальной коллегии краевого суда по делу контрреволюционной банды право-бухаринских выродков, орудовавших в Курагинском районе. Бандиты успели не мало навредить. Только в одном 1936 году под снегом осталось хлеба на площади 7 тысяч гектаров, погибло 15220 голов скота. Желая вызвать недовольство колхозников советской властью, они всячески старались снижать доходы колхозников. Руки этих мерзавцев обагрены кровью лучшего председателя колхоза Андрея Кувина и пионера Алеши Маноенко. Враг народа Лагздин, будучи районным прокурором, охотно удовлетворял просьбы кулаков и не обращал никакого внимания на законные жалобы трудящихся. С благословения этого бухаринского мерзавца, враги народа избивали и всячески преследовали честных колхозников, ликвидировали колхозы, лишали колхозные семьи необходимых товаров.
Советский суд вынес справедливый приговор. Враги колхозного крестьянства - Иванов, Высокос, Козлов, Лагздин, Хохлов, Чудинов и Артемьев приговорены к высшей мере уголовного наказания - расстрелу; подсудимые - Лукьянов, Черепанов - к 10 годам тюремного заключения и поражению в правах на 5 лет. Этот приговор встречен единодушным одобрением всех трудящихся нашего кpaя. Врагов народа, цепных псов фашизма нужно уничтожить без всякого сожаления».
Когда было Зайцевым читать газеты? Но все же иногда по необходимости приходилось. Нужно было быть в курсе дел, чтобы на неожиданный вопрос суметь правильно, в духе времени ответить агитаторам и просвещенцам. Григорий тоже попал в опалу, в Ольховке он трудился в горной артели, а последнее время на мясозаготовке.
Фамилии вредителей были на слуху: секретари райкома Михаил и Александр Ивановы, председатель райисполкома Высокос и его заместитель Козлов. Получалось, что они создали повстанческую организацию и проводили подрывную работу.  Будто их направляли секретарь крайкома Акулимушкин, партийцы  Голюдов и Лютин.
- Этих прохиндеев Хохлова и Чудинова я давно знаю, - возмущался Григорий.  Колхозы  “Трудовой крестьянин” и  имени ”Демьяна Бедного», именно они привели к развалу.
-  А знаешь ли ты, что Хохлов тоже из раскулаченных? - спрашивала Евдокия мужа, - может, обвинения это наветы и напраслина? Разруха кругом, колхозы разваливаются, вот и ищут виноватых.
- Понятно, что разваливаются, но зачем людей бить и калечить. Арестовал Хохлов больную колхозницу Симакову Екатерину,  избил в конторе колхозника Осипова, искалечил ему руку, перебил палец, избил беременную колхозницу Журавлеву, издевался над одной девчонкой  и принуждал ее к сожительству.
- Так это не вредительство, а чистой воды уголовщина. Он же уже сидел, вот и научился выбивать показатели. На него, небось, с верху тоже давили.
- На всех давят. Не в этом дело. Не годятся они и Хохлов и Чудинов в руководители, вот и результат. 
- А каких выбирать, где их взять толковых? Изничтожили работяг, а теперь и мучаются. Если помнишь Гриша, год назад избрали в председатели честного труженика Андрея Кузина, и чем закончилось? Не выдержал трудных условий и травли со стороны начальства, руки на себя наложил.
- Помнить - помню. В газетах про его письмо печатали, жаловался, что все ездят, проверяют, а никто не поможет. Собаки, мол все, а не товарищи. Про троцкистов и врагов народа что-то вспоминал.
- Вот-вот. У вас-то на мясозаготовке про них еще не говорят?  Скоро начнут, помяни меня. Слышал, небось, как директора Курагинского совхоза Куликова обвинили в уклоне, так он и сбежал. Народ-то в тайгу бежит. Может, и тебе Гриша надо схорониться. Не схоронился. Однажды ушел на работу и не вернулся.
В следующих номерах газеты сообщали, что проверкой произведенной инспектором Крайфино Ярыгиным в августе 1937 года в районе установлены значительные и массовые нарушения законов. Вредители издевательски относились к жалобами трудящихся, не рассматривая их длительное время и безосновательно отказывали в их удовлетворении с целью вызвать недовольство трудящихся. Это имело особенное значение в отношении красноармейских жалоб. У прокурора Лагедина в его квартире обнаружили не разобранные 74 жалобы трудящихся, 48 следственных материалов, требовавших расследования по 58-й статье В итоге, делался вывод: «В Курагинском районе в уборочную кампанию 1936 года осталось на полях не убрано и ушло под снег 5708 гектар разных культур в том чисел в кучках 1889 га и в суслонах 3819 га. В посевную 1937 года план посева по району выполнили лишь на 89%. В результате вредительской деятельности колхозы резко ослабли и оказались не в состоянии выполнить государственные поставки хлеба». 
 Бывало на руднике, вместо денег давали так называемые «боны» номиналом 15, 20 копеек; 1, 3 и 5 рублей. На эти боны, иначе сказать ордера, можно было получать продукты в местной лавке Рабкоопа. На бланке бона так и было написано: «Предъявитель сего касса рудника оплачивает золотом».  Голдыревы и Зайцевы жили своим трудом, на рудник и на боны особо не рассчитывали, раскорчевывали место под картошку, сеяли просо, овес, гречу и лен. Выручала корова и молоко.
Время было трудное, но молодое. 
Однажды Ксения познакомилась с таким же, как и она спецпоселенцем, которого мудрено звали Христя и фамилия у него была причудная - Чакиров. Парень он был статный, волосы кучерявые, только цвет лица темноватый выдавал в нем человека южных, не местных краев. И когда он приходил в барак и спрашивал Ксению, ей кричали: 
- Ксенка! Выходи, твой черный пришел. 
Однажды пришел, да так и остался. Жили они у кирпичного завода по улице Советской своим углом  в бараке рядом по соседству со  Степанидой Андреевной и Терентием. 
Вскоре Терентий  переехал, стало свободнее. Он перебрался к родственникам брата отца. У Голдырева Никифора Прокопьевича в семье было трое детей. Их тоже раскулачили и выслали, обвинили Никифора в организации кулацкого восстания, забрали  три овечки, корову, пять гусей, пятнадцать куриц и все вещи вплоть до постели. Из погреба вытащили кадки с солониной.  Организатор колхоза Прохоров   вселил в дом Голдыревых свояченицу Мамкаеву с мужем.   
Однажды Терентий озадачил родственников:.
 - Слышали, Иван Прохоров, тот, кто нас раскулачивал, подался в геологи. Вот, о нем в газете написано.
 - И что про него говорят?
 - Пишут, что когда возглавлял  Казанско-Богородскую трудовую артель, то якобы в Красноярске встретился с  Марией Склодовской-Кюри, женщиной- профессором из Франции, показывал ей найденные образцы камней..  
- Что еще за птица и причем здесь камни? – озадачила Ксения брата.
- Я и сам толком не знаю, ученая большая. Физик что ли. Так вот, члены этой артели занимались сбором камней, образцов, минералов, а Иван привозил их в Красноярск и сдавал в контору, за что ему выплачивали деньги, а он уже делил их в своей артели. Однажды, как в газете написано, он встретился с этой ученой, и она ему подарила книги на русском языке со своими автографами. С тех пор он ударился в геологию и ищет в  районе разные залежи.
- Что еще за залежи, поясни, ничего не понятно. 
 -В газете пояснений нет. Да и бог с ними, с этими залежами. Я вам про Ивана хотел рассказать, какой из него фрукт получился.
-Да про него, как про шелудивого пса, все известно. У попа на священника учился,  тот запил, он и ушел от него, - резко заметил Никифор, который приходился Терентию и Ксении по отцу дядей. 
-А что далее, мне, например, не известно? - проявил любопытство Тереша.
-Далее забрили в армию. Начитался там запретных книжек, стал заправским агитатором. С этим вот багажем и вернулся домой. - Вы то не помните, у нас в Тагашете на то время отбывал ссылку некто Шицилов, по прозвищу Новиков. Тоже был супротив царя, хоть и относился к горным мастерам. Вот он и сманил Ивана искать подземные сокровища Саянских гор, про которые в газете твоей пишут. Работать и растить хлеб социалисты не хотели. Сбаламутили народ, оторвали от дел и семьи. Только и осталось про себя в газетах писать.
-Косованова такого, помните? - продолжил Никифор. Так вот он стал в артели у них за техника.
-А выгода-то какая, на что жили пока эти сокровища искали? - спросила Ксения.
-В газете же написано. Руду всякую сдавали в Красноярск, инженеру Порватову показывали, но недолго. Шицилов тот помер и война с германцем началась.
-И что, артель распустили? - поинтересовался Терентий.
-Не скажи. В военные годы на руду спрос пошел, в артель влилось много богатых. Один из них минусинский уездный исправник и городской голова, купец Пашин, были и другие.  Во всем  главенствовал  паевой взнос, по которому распределяли доходы. Артель наняла старшим инженером норвежца Ганца Генриха с богатой лабораторией. Расположился этот самый иностранец у нас в Тагашете у крестьянина Крашенинникова Полуэкта. Хозяину Ганц помог построить двухэтажный дом и обзавестись племенным скотом.  Полуэкт мне лично рассказывал,  что инженер обещал ему золотые горы, если будет держать язык за зубами, в случае находок.
-И где же эти горы? - удивился Терентий.
-Горы кругом, только не золотые. Перепуганный революцией Ганц сбежал домой и больше к нам не возвращался.
-А куда же Иван Прохоров делся? - пришла очередь задавать вопросы Ксении.
-Куда, куда! Воевал, попал  в плен, рассказывал, что бежал, был в чуть ли не в Москве и с самим Лениным встречался. Думаю врал, как сивый мерин, цену себе набивал. Власть-то к большевикам перешла, вот он и старался выслужиться. - Жена  его Прасковья не дождалась, преставилась. Сын у него остался, Агеем кликали. Брата Степана колчаковцы расстреляли. Сам жил то тут, то там, по волостям мотался. Одним словом,  бедствовал. Если бы не партизаны Кравченко и Щетинкин, что с отрядами с Баджея заходили  к нам перед уходом в Урянхай, пропал бы. А так поддержали,  помошников дали. Были такие Денис Демченко и Иван Попов.
-Этих я знаю, помню тогда еще история случилась с кузнецом из деревни Никулино Авериным. Прибыл он к нам на мельницу, а там засада на Прохорова. Колчаковцы избили его до полусмерти. 
Лютовали они тогда, это точно, - согласился Никифор. Из деревни Успенки Поначевской волости по подозрению в большевизме пострадали Матвей Белоусов и братья Хочевы – Сергей и Филипп. Приходилось защищаться. Родственник Прохорова Крашенинников по его совету  собрал из трех волостей дружину  в местечке Тигень, что вблизи села. Меня привлекли. Съехалось нас несколько сот  человек.  Вот тогда Иван и в люди выбился. Выбрали его военным комиссаром и председателем Кнышенского ревкома. Григорий Зайцев тогда с ним тесно сошелся. Он ведь ранее партизанил.
-Оно, конечно,  партизанил. А потом  что? - возмутилась Ксения
-А что потом?
-Потом запасы зерна изымал, вот что. Мне мама рассказывала как все было.
-И по сколь изымали? - поинтересовался Терентий, перебив сестру.
-За всех сказать не могу. Сам, по семейной бедности, сдал пять пудов. Дядька Прохорова Степан Евдокимович к тому понудил. Как сейчас помню его слова: «Эх, вы, скупердяи! Я купил два центнера да сдал. Малые дети в Расеи от голоду умирают, а вы…  пуд хлеба пожалели. А еще в бога веруете..». Началась подписка на хлеб, бедняки, середняки – кто сколько мог. 
-Вот тогда и создали эту самую коммуну «Красный луч», это я хорошо помню, чуть сам ни записался, -  прищурив глаза, проговорил Терентий. Еще товарищество появилось под названием ТОЗ.
-А что такое ТОЗ, - спросила брата Ксения.
-Это, значит, совместное обработка земли. То есть работа скопом, а не каждый по отдельности. Председателем товарищества избрали Серебряникова. 
-Тогда многие поперли в коммуну и в этот ТОЗ, - продолжил Никифор. В основном бедняки да  середняки. Были и одиночки, кому деваться некуда. Впереди опять Иван Прохоров и его сподвижники Иванов Николай, Макалов Иван, Поповы Павел и Иван, Аверина Надежда и Анищенко, запамятовал как его звали. Помню, что у Попова и Даурова жены отказались вступать и работать в коммуне. -Хозяйство-то всего ничего:  четыре лошади, пять коров и немного мелкого скота.  Вот тебе и все богатство.
-А трактор, помните как трактор к нам в село въехал, вот страху было, я и сама не раз перекрестилась, - воскликнула Ксения. 
-С Курагино гнали, через Тесь и Тубу, зимой дело было, по льду и прошел. Петр Клев и сын Ивана Прохорова Агей наводили на народ страху, - тоже заулыбался Терентий,-  весело было и интересно.
-А Иван Прохоров, все руководил? - попыталась уточнить Ксения.
 -Какой там! Его отправили на работу в Черногорские копи. А опосля трудился в геолого-разведывательной партии. С ним убыли бывшие партизаны Чеканов, Макалов и Лото. С тех пор я про него ничего не слышал. 
Христофор работал забойщиком в шахте, Ксения на компрессорной станции, почти в лесу на окраине города. Успевала  еще подрабатывать, чтобы раздобыть муки. Стряпали булочки по праздникам и пельмени, но скоро праздники закончились.  Христофора арестовали, а на следующий год у Ксении родилась дочь Лилия.
Именно так было обозначено в метрике. И фамилия у нее была Голдырева, потому как отец ее Чакиров стал  врагом народа.
Мать работала, а она в садик ходила. Однажды, накануне учебы забрела в здание школы, уж очень хотелось учиться. В школе шел ремонт, и она обратилась к женщинам малярам с просьбой записать ее в первый класс.
- Запишем, запишем, ты только нам принеси из дома семечек, - попросили они ее. Лилька с радостью бросилась домой и принесла кулек семечек. Когда настало время идти в школу, мама ей и говорит:
- Что же мы с тобой совсем забыли, надо было накануне записаться. А дочь в ответ:
- Я уже давно записалась, и можно смело идти в первый класс. Как оказалось, никто ее не записал. В школу она, конечно, пошла, но случай  с обманом с детства  остался в сердце на всю жизнь.
Однажды бабушка Татьяна, мать Христофора на день рождения внучки испекла настоящий бисквитный торт,  истратив на него целых  семь  яиц!  Всех  это чрезвычайно удивило,  особенно бабушку Степаниду и конечно Лильку, потому и это событие тоже запомнилось. Не так уж их было много. На праздники ребятишки многочисленной родни Чакировых, высланных из Тувы, собирались у Любы, сестры Христофора, вышедшей замуж за Павла Васильевича Онищенко .
Отца Павла Онищенко Василия Тимофеевича, уроженца села Оскова Одесской губернии, раскулачили и выслали в эти дальние сибирские места в 1931 году. Работал он  токарем на фабрике рудника, пока не был осужден на 8 лет по делу некто Креминского.  История по нему не сохранилась, но дело было большое, проходило 69 человек. Сам Креминский Евгений Михайлович, украинец из Винницкой области представлял для власти опасность тем, что ранее состоял священником и окончил польскую духовную семинарию. Как грамотный, он трудился бухгалтером стройцеха комбината «Минусазолото».
Старшего Онищенко не стало. Его хоть и выпустили досрочно, но спустя два месяца он умер от туберкулеза. Остались шесть братьев: Иван, Петр, Григорий, Павел, Василий и Николай. Родина их была далеко, далеко, ныне город Березовск, что в  пятнадцати километрах от Одессы.  
Судьбы родителей и детей Чакировых, Голдыревых и Онищенко были одинаковые,  и это сближало. Павел, трудился на кузне, а по вечерам любил с дочкой Галей и Лилькой  возиться. Однажды  рассказал им про свое детство: «После гражданской войны тяжко было на Украине, хозяйство разрушилось до предела, и жизнь была такая, что на шестерых нас маленьких были одни штаны, которые мы носили по переменки. При хате находились,  в чем попало, а когда надо было идти куда, то мать выдавала эти шитые - перешитые отцовские военные кавалерийские брюки и строго наказывала беречь их как самую дорогую в доме вещь». Было с чем сравнивать, и потому нынешнее состояние жизни Павлом воспринималось, как сносное. 
 Терентий Голдырев перед войной женился на девице Марии и сын у него уже был - Григорий. Только любовь быстро угасла и Мария ушла, похитив сына, когда он возвращался из школы. На военную службу Терентия проводили в 1941 году, встретили в 1945.  Служил он на Дальнем Востоке, в Трудармии, как «социально-опасный элемент из раскулаченных». Строил железную дорогу от станции Тихонькая, которую позже переименовали в город Биробиджан, до станции Ленинское, что на Амуре. Дорога имела стратегическое значение, что и подтвердилось в войне с японцами.
- Это вам, ни какая там узкоколейка, а настоящая дорога, как в Ачинск, - рассказывал Терентий землякам. С той то стороны, от китайцев, дороги нет, только река, что Сунгари прозывается. Наша сила собралась большая, и так мы им саданули, что они бежали по этой Сунгари, аж до самого Харбина. Во как! Не зря, выходит, я землю копал и шпалы укладывал, есть в Победе и моя доля.
Радости от Победы не было предела. И немцев и японцев, всех порушили, и счастье было безмерное за стойкость русскую и терпение великое народа крестьянского.
И у Лильки была своя радость. В памяти осталось, что с войны дядька привез подарки - грецкие орехи и материал на пальто. Плохо только, что жена Терентия не дождалась и ушла к другому. Мужиков после войны почти не было. На производстве, в основном, женщины, юнцы безусые, да раненые с разными инвалидностями. По этой причине, Терентия быстро  захомутали  и женился он  на Агафье, Агане значит, и взял он её с сыном Федором и дочерью Ниной. Вот сколько сразу прибавилось у Голдыревых новых родственников!
Евдокия Зайцева с ребятишками жила в Артемовске, так теперь стали называть Ольховку, своим домом, занималась домашним хозяйством. В огороде росли овощи и конечно самый важный из них продукт картошка. В организации питания выручал богатый на дары природы лес, собирали малину, чернику кедровые орехи и многое другое. Сами сеяли пшеницу.  За водой ходили очень далеко на водокачку мимо столовой, возле которой рядом стоял красивый дом. Смотрели и мечтали выбраться из барака и построить свое, пусть не такое роскошное, но уютное и теплое семейное жилье.  Корову  Зайцевы и Голдыревы держали на две семьи.  Один день доили Зайцевы, другой Голдыревы. Но даже, когда не доили, Лилька все равно приходила за своей нормой с кружкой.
- Ну, давай свою емкость, - говорила тетка Евдокия, поднимая с пола холодную кринку, от которой раздавался душистый, ни с чем не сравнимый парной телесный дух. – Совсем истощала девка, одни глаза остались, пей, давай, да поправляйся. И, действительно, после нескольких глотков живительного напитка, становилось бодрее. Иногда молоко наливали в две кружки, Лильке и одногодку Саше Зайцеву. Это приносило двойное удовольствие, и потому радость встречи хотелось, как можно дольше, продлить. Фрося Зайцева держалась особняком и чаще выступала в роли воспитателя и это, малышам не нравилось.  
 Кроме коровы кормилицы, еще были швейные машины. Ксения с Евдокией много шили, в том числе спецодежду для производства. Шили и вспоминали такой случай, как Сенурке справляли родители шубку. Приехала в гости из села Кыныш сестра Евдокия  с дочкой Анной, которая была всего на два года моложе своей тетки Ксении. Дедушка с бабушкой так обрадовались внучке, что отдали ей дочкину шубку, а Сенурочке сказали: «Ничего дочка, не плачь, мы тебе новую справим». Так и не успели.
Дрова заготавливали в лесу летом, а вывозили на санях своим ходом зимой. В Артемовске был случай, когда за дровами послали мальчика, и его завалило снегом.  С санями надо было вначале подниматься в гору, но еще труднее было спускаться с тяжелым грузом вниз, можно было и убиться. И потому, когда Ксения уходила в лес, Лилька боялась разных несчастий и однажды побежала встречать ее, за что ей сильно досталось. Ксения была строгой, и наказывать умела. После этого плакала или пела, давая выход горю наружу. 

                       На широкой полосе я пропела песни все
                       Пела не напелася, села наревелася.

Это про Ксению. Там где горе, там песни, там и слезы. Чувствительная была, тонкокожая и легко ранимая. Настроение менялось от малейшей несправедливости, а где, правда, попробуй,  найди. Правы все, но правды нет.
Случались в семье и раздоры. Степанида Андреевна была глубоко верующей. Как же не помолиться на икону в красном углу, не попросить у Боженьки помощи и сострадания? Ксения же верила больше не Богу, а новой жизни и держалась поговорки: «На Бога надейся, а сам не плошай» Крутилась, как могла, и боялась вновь попасть в немилость властям. По этой причине иконы матери однажды сняла и спрятала подальше за шкаф, в темный угол, где стояла бочка с водой. Лильке это бочка запомнилась. Однажды мать пришла с водой и вылила ее в бочку, не заметив, что бабушка закрыла ее. Вот было шума, слез и оправданий!
Татьяна из детей Зайцевых по малолетству работала возницей на   «Американке», так называлась Артемовская фабрика, купленная за границей. Как-то лошадь распряглась, и она не знала, что с ней делать. Хорошо, что  рядом оказался, хоть и дальний, но родственник, старший брат Христофора Александр. Он  и помог Татьяне справиться с упряжью.
-Что же ты милая, совсем рассупонилась? - проговорил дядька непонятно кому, Татьяне или лошади, -  давай будем одеваться, а ты смотри неученая, - кивнул он наезднице, как надо делать, чтобы кобыла не сбежала. Смотрела она внимательно, но так до конца наукой обращения с лошадью, не овладела, точнее не успела овладеть. 
Все планы перепутала война. Отправили ее на военный завод в Красноярск. Нужда была снаряды выпускать и отправлять их на фронт. Пробыла она там недолго, как сослали ее по указу в дальний северный город Норильск, строить комбинат.