Книга четвертая. Глава первая.
Голдыревы
«Не ищи, человече мудрости, ищи кротости:
а еще обряши кротость, то и одолевши
мудрость; не тот мудр, кто много грамоте
умеет; тот мудр, кто много добра творит».
На подошедшего ко двору накинулись лохматые псы. Неизвестный уткнулся головой в высокий забор и опустился на колени. Так он простоял долго, пока к нему не подошли двое бородачей в посконных рубахах до колен, в войлочных котелках. Отогнали собак, молча переглянулись и перекрестились ладонями.
- Эко! Человече Бог послал, - сказал глава семейства Авдей Голдырев, - раненый, небось.
- Пить, пить….уперся незнакомец в землю.
- Кликни Макарий Евдокию, пущай подаст квасу.
Шла война, и люди белые и красные бились друг с другом не на жизнь, а на смерть. Наступил тот самый Божий суд над праведными и неправедными. Антихрист возымел над всеми и разум народа помутился.
- Подь сюда, Дунюшка.
Девица подошла. Отец взял у нее берестяную посуду и подал страждущему.
Над степью за рекой Шушь, которую все называли Сушью, вставало солнце. Замычали коровы. Вдали виднелся загон для скота, оттуда шли женщины с подойниками, повязанные платками до самых бровей.
- Погоди ужо, раб Божий. Кто будешь? Откуда путь держишь?
- Из под Ачинска я, который день домой бреду, в Кныши. Конь мой не сдюжил и пал. Сам я Григорий Зайцев. Одолели нас, полный разгром. Ну, да срок еще совсем не вышел. А ты, я вижу, нашей старой веры.
- Нашей, нашей….
Тем временем Евдокия появилась еще раз посмотреть на чужака, притягивая за собой дите малое.
- Как звать мальца, то?
- Да, то не малец, сестренка девчурка Сенурка, Ксеночка значит.
- Ксения это хорошо. Гостьей на этом свете будет.
- Запрягай Макарий Каурку, - распорядился хозяин. В Кныши ехать надо, сам воин туда не доберется. Наряди Ивана и Терентия сопровождающими, да накажи в церковь заехать, маслица завести.
Родилась Ксения у Голдыревых последышем в селе Тагашет Курагинской волости, в бывшей деревне Казанско-Богородское, на земле, где в старинные времена княжил вождь тюркского племени хулага Дубо Курага, потому и княжество по-русски прозывалось Тубинскин, а село по памяти княжества назвали Курагино.
На крещение Ксении трепетно мерцали свечи, оплывая сосульками; угрюмо и неподвижно взирали на молящихся лики святых угодников с древних икон; за стенами дома трещал мороз, а они молились, молились, и святой отец Филарет рек слово Господне.
- Вопрошаю, - поднял руки к иконам святой отец – родилось ли чадо в доме сем?
- Родилось, Господи! Исторг Авдей Прокопьевич.
- Зрит ли чадо очами своими?
- Зрит, зрит, Господи – молвила Степанида Андреевна.
- Отрок или Девица?
- Девица. Девица – молвила Степанида Андреевна.
- Так пусть будет она Ксения Благоверная, Аллилуйя воссиянной Ксении Авдеевне! – пропел отец Филарет и опустил ее трижды в чан с водой.
- И скажу я вам: настанет день, того вы не знаете, воссиянная Ксения пройдет все терния бренной жизни, обретет твердь земную и станет опорой роду новому и счастливому, а сама приобретет царствие небесное.
Край Минуса, где жили староверы Голдыревы, по причине скрытости земли за горами Саянскими и Алтайскими, от ветров и холодов северных, всегда процветал. Всякое растение тут росло даже арбузы и дыни, только сади и ухаживай. Опять же лен и пенька. Был свой табак и хмель, подсолнух, кусты разные ягодные, и, прежде всего жимолость с хвойной горчинкой.
Процветали разные промыслы – рубка и сплав леса по реке Шушь, постройка барок, лодок и плотов. Смолокурение, выжигание угля, сбор коры для дубления кож, ореховый промысел, добывание лиственной серы для жевания, столь распространенного среди женского населения сибиряков-старожилов – все жило и давало доход.
Кустарная промышленность славилась тканьем холста, плетением неводов и сетей, валянием войлока и пим, шитьем тулупов.
Трудно сказать, когда появилась деревня Тагашет, а точнее Казано-Богородское - так она называлась до 1930-х годов. Деревня всего три улицы: Теребиловка, Лягушино, да еще Миллионка, сгоревшая в летний сухостой 20-х годов. Первые дома поселенцы строили вдоль речки Тагашетки, чуть ниже впадающей в илистую Шушь, которая берет начало в тайге выше Нижней Быстрой и уже за Шалоболино вбегает в Тубу. На год у ней бывало два паводка: первый в мае и второй в июне, когда в верховьях стаивал снег в тайге и открывалась коренная рыжая от глинистой взвеси вода. На всем извилистом течении ее множество стариц и небольших болот, оставшихся от прежнего русла, да выпасные луга. Местность вокруг от луговой переходит в гористую, с березовыми светлыми лесами и полями на покатых взгорьях. Здесь хорошо росла рожь, пшеница хуже, из-за слабой клейковины хлеб выходил солоделым, поэтому выменивали в Алексеевке и других деревнях степной части уезда на более хорошую.
Разные народы жили на тагашетских угодьях. Отроги восточных Саян березолесое раздольное подтаежье с обилием речек, пахотной земли и выпасных лугов привлекали издревле. Земля здесь добрая, на пару штыков черный перегной, не таежный тощий суглинок. Жили тут и древние тагарцы, чьи родовые курганы сохранились у подножия горы Бесь, и кеты - одни из древнейших палеоазиатских народов, ныне почти вымерший. О том и названия речек Тагашетка, Инашетка, где "шет - по-кетски "вода". Речки Тигень, Бесь, Шушь, имеют хакасское происхождение. Бывало находили в земле сошники древнего китайского производства.
Если подняться на огорье перед деревней, то можно увидеть за оградками, где, кажется, растет лишь березовый лес, чуть заметные холмики. Это могилы русских пахарей. От многих не осталось ни имен, ни крестов. На Казанскую после отжинок в деревне был съезжий праздник. Из окрестных сел и заимок съезжалась родня. Гуляли широко, всем миром, переходя из дома в дом. И работали во всю силу и размах крепкого мужицкого плеча, на помочах, соединяясь в страду несколькими семьями. Роднились с расчетом, и родства держались крепко.
Вспоминал Авдей, как он малолеток с мужиками Вятчины и Перми, погрузивших свой нехитрый скарб, двигался на ледащих лошадках с семьями в далекую неведомую Сибирь. Часто без средств, терпя голод, хороня по дороге детей и стариков, шли они туда, где была земля! Земля и воля! На новом месте поначалу ни кола, ни двора, ни помощи, жили в выкопанных землянках. Но разворачивался упорный мужик на земле, как с рогатиной на медведя шел он против неустроенности и тягот. Что ребятишек как гороха в доме, так не беда, потерпеть малость, войдут в силу, эх, работники будут, заживет мужик с Божьей помощью, только поворачивайся на земле, паши да сей, да строй крестовый дом! Землица есть да лошадка, в долг купленная, значит будет зерно и коровка, долги отдадим. А там и сыну первому свадьбу надо чинить: на всю округу грохнет крестьянушко! Пусть дивуется народ, да сплетники языки прикусят: был он голдырем батраком-переселенцем, а теперь стал крепким хозяином, такого не сшибешь!
Врастал Авдей в землю, как от крепкого груздя шла большая грибница детей и внуков. Гордился своей родовой, если была она работящей. Гордился своим землепашеством, которым извека занимались его предки, и всей их мудростью учил он сыновей и девок, как вести хозяйство, и ставить дом, и жить на земле, и ладить с людьми. Окромя земли и воли от государства и не требовал ничего.
В Курагинском подрайоне заведующий Попов Иннокентий Иванович людей старой веры не обижал, давал волю и землю и всячески приглашал трудиться. Большой прибыток давала охота, рыбалка. В каждом большом селе были маслобойни, мельницы, кузни. Отдельной статьей стояла золотодобыча. Все искали, добывали, но удача улыбалась избранным. А мед! Какой прекрасный лесной мед! Самая целебная сила из кипрея и малины. Опять же хвоя и крапива, валерьяновые цветы, таволга. Все росло в лесу.
- Какой лес? - хвалил свой горный мед киргиз.
- Наши киргизские горы, самый чистый воздух, самый чистый вода, самый чистый цветы. Пыль нету. Наши киргизские горы – снег, как сахар, лед, как сахар, вода, как лед. Самый чистый мед – горный мед. К небу ближе. Небесный мед!
Православные жили землей и относились к этому сокровенно, можно сказать по- божески. Ксения мало, что помнила из своего короткого, оборванного историей, детства. Став постарше, она пытала сестру Евдокию рассказать про жизнь тагашетскую. Та вспоминала:
- Голдыревы лиходейством не занимались, ближних уважали, бедным и неимущим помогали. Внешне жили справно и степенно. В семье присутствовала теплота и забота. Папенька и маменька при обращении называли себя не иначе как Степанидушка и Авдеюшка.
- Землей жили. Как пришло время сеять, задумывали завтра отправиться в поле, начинали приготовления, - вспоминала старшая сестра, что тебе матушка родная. Прежде всего, шли непременно в баню и надевали чистое белье; да мало того, что чистое, — особо благочинные надевали белье совершенно новое, с иголочки, потому что «сев хлеба не простое дело, а об нем вся и молитва Богу!» С утра приглашался священник, и служилось молебствие. Потом расстилали на столе белую скатерть и клали ковригу с солонкою, что припрятаны с Пасхи; затепливали перед образом свечи, молились Богу; и уезжающие в поле прощались с домашними; а если папенька не сам ехал, то благословлял работников, поклонившихся ему в ноги.
- По приезде в поле мужики закладывали лошадей; а папенька, как старший хозяин, насыпал зерно в торбу, то есть в плетушку из бересты или каких-нибудь прутиков и оставлял ее у крыльца зимовья. Потом, как обыкновенно, все приседали рядом и молились на все четыре стороны, папенька отправлялся вспахивать. Сделав этот начин, возвращались все домой, где нами с маменькой приготовлен уже был обед и собраны все родные. Оставалось, если близко, послать за священником, который должен благословить и хлеб, и вино и выпить с хозяином по первой рюмочке. После обеда младшие члены семьи или работники отправлялись пахать, как следует; а папа провожал гостей, насыпал в мешки зерно и выезжал вслед сеять.
- И что, надолго уезжали?
- Бывало и надолго, дня на два-три, - поясняла Евдокия. Засевали, сколь помню, двенадцать десятин. Тут тебе, и рожь с ярицей, овес, пшеница. Ячмень, греча, просо, горох с коноплей, опять же. Картофель и репу сеяли в особых местах.
- А где же деньги брались, на что вещи для дома покупались?
- Все было по хозяйски. Как сейчас говорят, прибыток рассчитывался, как в аптеке. В продажу шел хлеб с трех десятин ржи, с одной десятины овса и с одной десятины пшеницы. Все другие остатки хозяйства, как-то: скотское и баранье мясо, свинина, птица, молоко, масло, шерсть, перья и прочее — всё это шло на собственное потребление, на одежду и прочее.
Торговцы мануфактурными и мелочными товарами и вообще всеми крестьянскими потребностями почти всегда являлись и покупателями хлеба и других продуктов крестьянского хозяйства. Мы в лавках забирали разные товары по счету и платили продуктами хозяйства, хлебом, скотом и прочим.
- Вот ты Дуня вспомнила про аптеку. Раньше то их не было, и что, как лечились?
- Раньше и болеть то не болели. Некогда было, а если где и прихватит, то существовала своя домашняя самопомощь. Это не то, что лечение знахарей, а просто у мамы имелось на все случаи пять-шесть настоев, например: настой перцовки, троелистки, березовой почки, прорезной травы … и зверобоя, а то и камфорная примочка.
Завсегда имелись крепкая водка, скипидар, мятные капли, чилибуха, разные травы и корни. Мы с мамой все по дому хозяйничали, разные травки-коренья собирали, а мужики телеги, сани, дуги, сохи, бороны и все нужные орудия сельского хозяйства мастерили. Стол, кровать, простой диван, и стулья тоже делали сами или с помощью каких мастеров. Вот так получалось.
- Эх, Сенурочка, хорошо – то, как было летом! Еще помню, как сено косили. На покос выпускали четыре косы, на жнитво пять серпов. Жара, оводы донимают, а мы как угорелые без передышки старались быстро управиться. Речка рядом, купались, братья, особенно Ваня, любили порыбачить. Рыбный промысел хотя и имелся, но вся рыба расходовалась дома, в продажу не шла. Если иногда и продавали часть, то разве для того, чтоб выручить несколько медяков Богу на свечки.
Бывало, чтобы пройти в избу, приходилось, так или иначе, перешагнуть через разложенную по полу рыболовную снасть - вентерь. Тогда кто снасть готовил, говорил: — «Не, дева, этова не надо; никовда не надо. Не шагай через. Через это рыба в него не пойдет. Испортить вентерь можно». Причуда еще такая была. При первом весеннем лове … первую же пойманную более или менее крупную рыбу били палкой и при этом приговаривали, ударяя по рыбе, — «попала, да не та, посылай мать да отца, бабушку да дедушку». Это, чтобы еще крупнее ловилась. А вот еще одна была примета, во время посадки картофеля нельзя было его есть, а то крот будет уносить и портить.
- Лето кончилось, а потом чем занимались. На печке что ли лежали, или на палатях. косточки грели?
- Зимой, конечно, и грелись. Морозы бывали, во какие ядреные! Потому осенью делали разные заготовки овчинных шуб, азямов из домашнего сукна, обуви, пряжу шерсти пряли. За лен, мыло и за известку для беления стен платили в лавке хлебом. Муравленая посуда, деревянная посуда, сеяльницы, судницы, корыта, сита, решеты, веретена, цевки доставлялись переселенцами из Вятской губернии и тоже выменивались на хлеб. Мена производилась таким манером: желающий приобрести посудину, насыпал ее рожью, которую и отдавал продавцу, а посудину брал себе; называлось это «осыпная цена».
- Помню, коровы у нас были. Одну звали Чернушка, и я с ней часто гуляла у реки, нога у ней болела, и она далеко не ходила, - вспомнила Ксена.
- Верно, говоришь. Коровы были и не одна, а целых пять. Я за них была ответственная: поить, кормить, опять же убирать за ними все я. Делов хватало. Отдыхала от них немного, когда выпас начинался. Коров выпускали на волю вскоре после Пасхи, - рассказывала Евдокия, папа выходил во двор и там обмазывал смолой наподобие креста двери хлевов, стаек и ворот, произнося при этом молитву. Вдоль тех ворот, через которые выпускались коровы, на земле расстилал поясок, снимаемый с себя. Положив поясок, и снова сотворив молитву, он делал несколько полупоклонов. Затем, став перед воротами, «три раз» крестился. Тогда мама брала в руки ковригу хлеба, выходила за ворота и, отламывая кусок за куском, манила коров на улицу. Мимо идущей корове она давала кусок хлеба. Так все коровы проходили одна за другой, переступая поясок, который расстилался для того, чтоб они знали свой дом, свои ворота. А папа и мама вслед коровам шептали: «Христос с вами, Христос с вами!» — и крестили одну за другой. День этот считался почти праздником и в течение его не полагается ругаться.
- А что местные киргизы, как же вы с ними уживались? Я слышала, - интересовалась Ксения, - у них порядки совсем иные были.
Местные хакасы жили в степи и занимались больше скотоводством. И это дело тоже было прибыльное и весьма полезное. Хакасы те же христиане, но шаманы у них пользовались все же большим уважением. Среди их поселений много каменных баб с монгольским типом… почитали их как своих предков, мазали им рот сметаной и маслом. По их представлению на небе в большой юрте живет Бог, на земле летают духи огня, воды, гор и животных, а под землей живет черт Эрлик-хан, принимающий у себя шаманов и их последователей.
- И я юрты видела, когда с батюшкой в Минусинск ездила. Тогда мы в церкви были и богу нашему молились.
- Бог не в бревнах, а в ребрах, говаривал папа. А еще учил, Бог есть у нас, в нашей вере правда. К тому прислон держать надо. Бог у нас Сенурочка один, Иисус Христос, только вера старая, особая. Поселок наш делился на две половины – на нашу правоверную и поселенческую. Стороны, как небо с землей не сходились друг с другом. У наших дома пятистенные, прокаленные солнцем, с шатровыми крышами. Глухие ограды с воротами с узорчатыми карнизами, где вили гнезда скворцы и ласточки. Что ни дом, то крепость. В оградах собаки – не подступись. Никто не белил внутри – все красили.
- Ишь ты! Теперь вот жизнь совсем другая. И не белено у нас и не крашено и порядку никакого нет.
- То не нами содеяно, на все божья воля, а мама рассказывала, исстари порядки были еще строже. Женщина не смеет сесть обедать с мужчиной, первой мыться в бане, выйти из дома раньше мужчины. Первым должен подняться хозяин, сотворить службу. Если муж захворал, жена должна творить всенощные молитвы. Тогда не сметь пить молоко, сбивать масло, ходить в светлом платье, не говоря уже о скоромной пищи. Хлеб и вода, сухари – вот и вся снедь для жены, коль мужик прихворнул. Упаси Бог, если жена вернется домой поздним вечером с улицы! За такое святотатство радеть будет неделю.
- Не у всех, небось, было так строго. Переселенцы, говорят, жили своим умом
-У обычных поселенцев совсем другое. Порядки простые. Ни тебе глухих заплотов, ни домов из старых лиственниц. Строились лишь бы поскорее. Жили у нас бедняки-пермяки, да вятские разные, и каждая семья перебивалась с куска на кусок, но детей было воз и маленькая тележка – мал, мала меньше. Люди приезжали и селились селами и станками на реках, а лучше в их устье, обязательно напротив островков, с буйными выпасами, набитыми по побережью ягодниками. И чтобы за селами на околице были кедрачи и боры, набитые орехом и грибами.
-А с верой что. Я папеньку спрашивала, а он отмахнулся. Мала говорит еще разбираться в божественном, погодь, время придет и все узнаешь.
- Так и я тебе в этом деле не наставница, наше дело молиться и требы соблюдать.
Минусинский округ в то время являлась скоплением различных сект и религиозных учений, перенесённых в Сибирь ссыльными и переселенцами и часто принимающих на месте новые формы. Бывало, что в одном селении жили мирно молокане, иудействующие, хлысты, скопцы, поморцы, федосеевцы, духоборцы, штундисты и прочие с самыми разными разветвлениями и дроблениями. Наши австрийские, то есть белокриницкие, делились на приёмлющих и не приёмлющих окружное послание, а последние в свою очередь дробились на иовцев, иосифовцев.
В самом Минусинске утвердились "не приёмлющие послание иосифовцы" со своим вожаком, Пуговкиным. Иовцы и иосифовцы господствовали в Малых Кнышах Идринского района. Ранее они жили на Волге, почитали епископа Иосифа Керженского, и прозывались кержаками. В селе Казанско-Богородском, в нынешнем Тагашете, что относился к Курагино, преобладали «кирилловцы» - сторонники позиции митрополита Кирилла, в миру Смирнова. Они были самые устойчивые из «австрийцев», и никониан называли погибшими слугами антихриста.
После того, как в 1906 г. был подписан указ о порядке образования и действия старообрядческих общин, на территории Минусинского уезда были официально созданы три общины австрийцев: Минусинская старообрядческая Покрова Пресвятой Богородицы (г. Минусинск, деревни Малая Минуса и Городок), Казанско-Богородская община (деревни Казанско-Богородская, Кныши, Малые Кныши, Паначева, Брагина, село Салбинское) и Николаевская в Усинском пограничном округе (село Верхнеусинское, деревня Нижнеусинская, поселки Знаменский, Атамановский, Уюкский, Туранский).
Глава семьи Авдей Прокопьевич Голдырев из белокриничных австрийского толка пользовался у верующих авторитетом и исполнял уставные церковно-приходские обязанности. Тесно общался в селе с единоверцами Смирновым Евсеем Павловичем и Дауровым Степаном Егоровичем.
Наибольшее недоверие и отвращение к никонианам питали беспоповцы, известные в округе под общим названием "часовенные". Деревня Куряты на самой окраине глухой тайги сплошь была населена мрачными "часовенными".Среди них были мешочники, особо невежественные и враждебные к просвещению. Они обнаружились с приходом из киргизских скитов некоего монаха Ардальона с мешочком, наполненным сухариками.
Не многочисленные федосеевцы, имели в станице Таскиной сильную общину с часовней и старинной иконой в массивной серебряной ризе. В Самодуровке и Детловой жили численники, празднующие воскресение в среду, признающие пришествие антихриста и отрицающие власти. К беспоповцам относились до 400 человек усинских, главное гнездо которых находилось в деревне Быстрая.
Несмотря на веру, был Авдей в солдатах и участвовал в маньчжурской войне, как он говорил, с хунхузами. То ли это были китайские разбойники на границе, то ли японцы, никто не ведал. О том недалеком прошлом свидетельствовала фотография под стеклом в красном углу. Изображен он был с двумя рослыми, лет под тридцать бородатыми, серьезными на вид сослуживцами в шинелях и папахах. Снимок был сделан на память об окончании военной кампании. А началась его служба в Минусинске, куда свозили всех призванных. Вот что он писал отцу в своем первом письме:
«Спаси Вас Христос, родитель мой батюшка Прокопий Никифорович, а также жена моя Степанида Андреевна. Во первых строках прописываю, каки со мной произошли разные разности. В Минусинске обрезали ножницами мою бороду, как и власы на голове, сейчас они уже подросли. Опосля, того призвал меня фельдфебель и спросил, владею ли я грамотою? Ответствую, что сподобился. Тогда, говорит, пиши Высокому благородию, полковнику Зубову, что будешь справно воевать за царя и Отечество.
В городе Ачинске, куда нас всех пригнали, одели в шинели, посадили в телячьи вагоны и повезли по железке. Теперича я в городе маньчжурском Лояне пребываю. Определили мне после походу от самого Артура, служить при лазарете, так как стрелять и убивать я, по вере нашей, отказался. Каждый день привозят к нам раненых солдат и благородиев. Помогаю им, чем только могу. Молюсь за Вас родитель мой Прокопий Никифорович, за матушку и супругу свою. Пропишите мне, тятенька, как Вы там проживаете. Есть ли приплод от нашей живности. Война скоро закончится. Шлю Вам низкие поклоны. Остаюсь жив и здоров, того и Вам желаю».
Вернулся Авдей домой и зажил своей семьей и обильным крестьянством. Дети рождались почти каждый год. Ксения, самая последняя у Степаниды Андреевны, в девичестве Бахтиной, родилась 17-м ребенком. Умерших братьев и сестер Ксения не помнила, за исключением ушедшей на памяти Ольги. Бахтины, родители Степаниды Андреевны проживали в деревне Брагино и при выезде на ярмарку и в церковь в сутолочный город Минусинск, заезжали в гости, на обратном пути привозили подарки маленькой внучке Синурочке. Род Бахтиных был вятский и назван был по реке Бахтинке. Такая река была и в Енисейской губернии. По слухам, одноименный поселок располагался на слиянии Тунгуски с Енисеем в Туруханском крае. Деревня Бахта когда-то подчинялась Новой Мангазеи, основанной еще в 1672 году для торгового дела. У хакасов бахты означало «счастливый».
Ездили в Минусинск и Голдыревы и как-то взяли Ксену с собой. В тот раз в американской конторе купили в кредит конные грабли. В купеческих лавках от всякой всячины рябило в глазах, пахло блинами и шаньгами. Много народу было веселых, и дым курящих, а Авдей все возмущался, приговаривал: «Кто табак курит, тот из себя Бога турит».
Ксена вспоминала возвращение домой. Уже на подъезде к селу с горки открывалось огромное, на километры вдаль уходящее пространство земли, река, огромный пруд, луга, а дальше - горы и лес до самого горизонта. В центре территории возвышалась трехглавая гора Тигень. С ее вершины открывался замечательный вид: справа по берегу Терехты вытянулось на 4,5 км село Брагино, слева на реке Шушь виднелся Тагашет, а прямо внизу у подножия завораживающей взор гряды под названием Бесь приютился крошечный поселок Новая Шушь.
Село Брагино получило свое название по фамилии его основателя - крестьянина Киприяна Брагина. Его дети: Макар крестьянствовал в Тагашете, Лука жил в Терехты, а Иофа по месту родителя. Население сел Брагино, Тагашет, Новая Шушь, Большие и Малые Кныши считалось зажиточным. В 1924 году в Брагино был образован сельсовет, а в 1929 году появился колхоз "Хлебороб".
Евдокию замуж выдали рано, в 16 лет. Было это в 1919 году. За того самого Григория Зайцева, которому дала попить кваса. Понравилась она ему и он, как только поправился, приехал с родителями сватать ее. Песню подпевали:
Во кузнеце - молодые кузнецы
Они, куют, они куют,
Куют – принаваривают,
К себе Дуни приговаривают
В 1920 году родилась у них дочь Анна, да недолго счастье баловало их, Григория вновь взяли на службу, и почти пять лет он отсутствовал. Евдокия осталась в семье Зайцевых одна, а порядки у них были строгие. Пережить пришлось многое. Если взглянуть с истока, иной думает: нету конца-краю течению реки – и он радуется, не зная, что чаще приходится плыть супротив течения. С той поры, когда человек начинает ходить, он уже жизнеиспытатель, землепроходец, меряющий землю двумя стопами, а не четырьмя, как скот. Только птица разве сродни человеку…Говорят же, что в одной руке у Бога судьба, а в другой – горючая, как пламя, любовь, какую редко кто из баб ведает на Руси. Точно Богу известно, что русской бабе любовь ни к чему, - некуда ее употребить. Как вышла замуж – тут и конец бабьей любви. То свекор ворчит, то свекровь клюкой стучит, то муженек попадется – ни колода, ни двора.
Как вернулся Григорий со службы, построили они свой дом в Кнышах. Тяжело было, но построили и стали жить отдельно, не на общем дворе. На новоселье пригласили всю родню. Тут тебе всякие разные приношения. С миру по нитке, голому рубаха. Идет народ посмотреть на новый дом и что-нибудь с собой несет. Кто курицу, кто утку подарит на разживу. После того родились у них Татьяна и Ольга. Сын Александр появился последышем, на исходе. Были и другие, да умерли.
Родители Григория Андрей Павлович и Степанида Назаровна тоже в корне своем из старообрядцев. Степанида Зайцева, в девичестве Токарева, жила при родителях в селе Большая Салба, в 25 километрах от деревни Малые Кныши. Село делилось на две части – в одной жили русские, в другой мордва. Предки Зайцевых — выходцы из Тулы работали у Демидова, затем переехали на Урал в Удмуртию, что в семи километрах от города Камбарки в селе Балаки. В Невьянске робили, на Шарташе скрывались от гонений, а позже решили пойти в Сибирь «на хорошую жизнь». Ехали на лошадях, вплавь по рекам целый год всяко видели, всяко терпели, но за волю волюшку и башки не жалко. Определились в деревне Малые Кныши. Землю переселенцы получали даром и в собственность, а не в пользование, по пятидесяти десятин на семью.
- Да уж, проехали мы с общиной всю Расею, почитай, - рассказывал Андрей Зайцев местному кузнецу, - а не слыхивали, чтоб где-то народ топоры точил да в кузнях шашки ковал. Живут, яко кроты слепые, да хрип гнут на барщине-дворянщине аль на подрядчиков. Барки купеческие бурлаками тянут, опосля того зелье хлобыстают да песни орут на всю Чусовую, яко свиньи. Люди то аль нет? Где у них прозрение, злоба? Нет ни прозренья, ни злобы. Ярмо укатало.
- Укатало. Укатало, - подхватил кузнец, - да куда от петли уйдешь, коль она на шее.
- Спасибочки надо сказать Столыпину, хоть он услышал наши молитвы, - вздохнув, проговорил Андрей, - отменил вероисповедные ограничения, уравнял в правах старообрядцев, теперича у нас свобода молитвенных зданий и общин.
- Мудреный был человек, больное государство лечил с ног – с крестьян, значит. Токмо, антихристы с царем ерманским опять решили творить поперек, и потому убили светлу голову. Бог он все видит и каждому да воздаст, - ударяя по наковальне, пророчил кузнец.
Процветание в России так и не состоялось. Великая война привела народ к великой разрухе. Разруха породила горе и злость горючую. А главное не стало веры ни в бога, ни в черта, ни в царя. Утратил царь и его слуги доверие, и потеряли власть. Сам отрекся, стадо свое бросил и отдал народ на поругание.
Все началось сызнова, как будто не было России тысяча лет, а только она родилась с кровью вновь, и надо снова учиться ходить. Новая власть, и есть новая – несмышленая управлять и хозяйничать, только шашкой махать, да к стенке ставить. Вот она и вывернула все устои на левую сторону. Кто был ничем, тот стал всем и начался хаос: комиссары с их продразверстками и беззастенчивым грабежом, ЧК, ЧОН, с расстрелами на месте без следствия и суда. Кому понравится? Вот старообрядцы, как народ в целом зажиточный, взялись за обрезы и косы, в защиту нажитого. Были и такие, кто супротив престола воевал, потому как он след свой вел от антихристова семя.
После гражданской войны страсти вроде успокоились, пошли власти на мировую и дали людям старой веры послабления, издали воззвание, что их теперь «никто, никогда... не будет преследовать» и обманули. Только хозяйством оправились, богослужение, и устроение церковной жизни наладили, как снова началась смута под названием «коллективизация». Появился лозунг - «борьба с кулачеством есть одновременно борьба со старообрядчеством».
Богатый и зажиточный минусинский край подвергся разграблению. Прибыл и в Тагашет из Минусы чрезвычайный комиссар по продовольствию, и пошел с ревкомовцами по надворьям. Только и слыхать:
- Есть у тебя хлеб, Петр Ильич. Сеял ты в прошлом году столько-то. Урожай снял такой-то, на семена тебе столько-то, себе на жратву до нови столько-то. А вот остаточек, - выгребай.
На сходках мужичьи страсти кипели ключом. Схватывались за грудки, трясли бородами и рваными штанами, исходили от крика до седьмого пота. Голос, в голос:
- Нету у нас никаких остаточков! Хозяйство содержать надобно. Ни одним днем живем. Опослед сами спасибо скажете, ведь и завтра жить надо.
Но никто завтра жить не собирался. Нужно было сегодня и много. В местном ревкоме чоновцы и дружинники согнали с заимок и приисков космачей пытать, куда запрятали хлеб в ямы. Председатель ревкома Андрей Валявин с помощником из фронтовиков Васюхой Трубиным, оба с револьверами. Время за полночь, а ревкомовцы и мужики все спорили о законах новой власти, и никто узреть правды не мог.
- На митинге сказывали, что дадут народу дух перевести опосля царского режима. И игде он, дых?- возмущался Авдей Голдырев. - Господи! Не сокрой лица твоего от мя. В день и час бедствия да преклони ко мне ухо твое; в день, когда призываю тя, Господи!
- Ежили умом раскинуть – супротив власти прете, - твердил председатель. Комиссар на Минусу приехал по личному указанию Ленина. И он обещал ему, что из Сибири поступит хлеб в голодающий Петроград. И нам нельзя его подвести и не исполнить это слово. Глядьте, уже утро приходит с солнцем, а мы все лясы точим, дело делать следовает.
- Что там за начальник такой прибыл от Ленина? И кто определил нам кормить голодающих в Петрограде? - возмущался краснощекий мужичок в тулупчике. Может они и не работники совсем там, а нам за них, значит, впрягаться
- От Ленина приехал, кличут по странному Каганович. Он и возглавляет продкомитет в Красноярске, на нем и вся продразверстка. Если нам не веришь, докладай свои соображения комиссару, али ему самому пиши. А нам заказаны миллионы пудов хлеба. Вынь да подай, а вам только рассуждать.
- Урожая-то нынче нет, - шумела толпа. В прошлом году на хозяйство было 273 пудов, а ныне только 116. Как их разделить? Отдавать, значит самим на себя руки наложить.
- Говори, не говори, а к 15 января хлеб должен быть собран. Так что никакого укрывательства, спекуляции и самогоноварения.
|
